Флюгер

( ... ) Подразумевалось, что именно телесный жест, затрагивавший всего человека целиком, являющийся внешним его проявлением (foris), позволяет проявиться внутренним движениям (intus) души. Причем следовало различать жесты (gestus) и жестикуляцию (gesticulatio), то есть кривляние и всяческие гримасы, заставлявшие вспомнить о дьяволе. Здесь снова чувствуется внутреннее напряжение.( ... ) В свою очередь, и танец оказывался между двумя библейскими моделями - позитивной и в высшей степени негативной. С одной стороны, он возводился к танцу Давида, с другой - к танцу Саломеи перед отрубленной головой Иоанна Крестителя. Так что в глазах Церкви танец никогда не смог добиться достойного положения. Она осуждала неестественные позы, ужимки и покачивания разными частями тела. Отсюда же происходило и осуждение театра.
Итак, много сделавший для понимания средневекового жеста Жан-Клод Шмитт прав, когда утверждает, что «говорить о жестах - значит в первую очередь говорить о теле». Предприняв успешную попытку установить «смысл жестов» людей средневековой Европы, он пришел к заключению, что «жест одновременно превозносился и находился под сильным подозрением, был вездесущ, но оставался в подчинении. Тело, скованное моралью и правилами ритуала, никогда не признавало себя побежденным. ( ... )
"История тела в средние века", Жак Ле Гофф

Состояние обнаженности считалось, кроме того, в высшей степени рискованным с точки зрения морали, поскольку связывалось с бесстыдством и эротизмом. Напротив, одежда воспринималась не только как украшение, но и как защитная броня.
"История тела в средние века", Жак Ле Гофф

Нарративный текст не может передать всего богатства реальной жизни в ее хаотичности и многоцветности. Он представляет собой некое толкование действительности, ту ее интерпретацию, которая соответствует взглядам и умонастроениям автора, его картине мира. Структура текста определяется присущей данному жанру риторикой. Именно в этом смысле повествовательный дискурс ценен для историка. Характерная черта поэтики саги — «симптоматический» способ изложения, отличающий ее как от других типов средневекового нарратива, так и от романа нового времени. Этот прием состоит в том, что авторы саг проявляют сдержанность в оценках происходящего, которые скорее подразумеваются, нежели эксплицитно выражены. Они довольствуются ролью внешних свидетелей, которые сообщают о поступках и речах персонажей, но никогда не говорят об их мыслях и намерениях, если они не раскрываются в их высказываниях. С этим связана объективность изложения. Автор саги никогда не позволяет себе собственных оценок происходящего.

..Правда и вымысел сплетаются в сагах в тугой узел, который в большинстве случаев едва ли способна развязать исследовательская мысль современного историка. Независимо от того, в какой мере сага сохраняет сведения о подлинных фактах жизни исландцев X–XI вв., она представляет собой ценнейший источник для понимания мировоззрения и системы ценностей исландцев времени записи саг. Подчеркну еще раз: ни один другой памятник средневековой словесности не приближается в такой мере к изображению жизни простолюдина.
"Человеческое достоинство и социальная структура. Опыт прочтения двух исландских саг.", А.Я. Гуревич

Карл Мартелл широко использовал инструмент прекариев, причем не только для подавления непосредственных противников и конкурентов. Проблемой ранних Каролингов (в этом на них похожи более поздние кондотьеры и сеньеры) было и оставалось отсутствие законности. Собственная властная позиция и положение их династии нуждались в постоянном обосновании и подтверждении. Приходилось задумываться о сохранении и, по возможности, расширении числа последователей. Но это могло происходить в то время, благополучие которого и в собственном понимании в основном зиждилось на землевладении, на праве распоряжаться землей и привязанными к ней людьми, лишь путем раздачи земельных хозяйств и фискального или церковного имущества, а также распределения добычи от военной экспансии.
"Карл Великий", Дитер Хэгерманн

Не столько политические споры с аристократией всей империи или отдельных ее частей вызвали постепенное ослабление и в итоге закат королевской династии Меровингов, сколько прежде всего ожидание совершеннолетия престолонаследников после неожиданной кончины Дагобера I (в 638–639 годах). ( ... )
О судьбе Гримоальда речь шла уже неоднократно. На нем прекратилось возвышение Пипинидов, мужская линия которых практически прекратилась. Наследником семьи и ее амбиций в «открытом» аристократическом обществе VII века стал сын Бегги и Анзежизеля Пипин Средний, приходившийся отцом Карлу Мартеллу и прадедом Карлу Великому. От этого внука Пипина сеньора по женской линии хроники Меца «выводят» первенство «княжения», по династическому принципу. Существенной причиной нового возвышения последующих Каролингов могло стать бракосочетание в 670 году Пипина Среднего с Плектрудой, наследницей весьма влиятельной фамилии, богатые владения которой простирались от низовья Рейна, включая Кёльн, вплоть до среднего течения Мозеля. В результате существенного приращения собственности и приумножения сферы влияния Пипин (тем более что родители его супруги, судя по всему, остались без наследника по мужской линии) оказался во главе австразийской аристократической партии, успешно противостоявшей претензиям австразийских мажордомов на управление соседними территориями империи. Лишь после смерти противников, иногда насильственной, в прилегающих областях империи нейстрийская аристократическая партия заключила союз с Пипином. Тем самым центр тяжести окончательно сдвинулся в пользу австразийского мажордома. «Он [Пипин] присоединил владения короля Теодориха [последнего внука Хлотаря II] к своему королевству». Это значит, Пипин завладел государством и возложил на себя «ставшее вакантным» достоинство мажордома.
Эти события и этот акт закономерно знаменуют начало успешного правления Каролингов. ( ... )
"Карл Великий", Дитер Хэгерманн

И в древности, и в средние века, и в эпоху Возрождения были люди, задумывавшиеся над проблемой невозвратности быстротекущего времени, и все же, по-видимому, справедливо утверждение, что если взять общество в целом, то никогда в предшествовавшие эпохи время не ценилось столь высоко, как ныне, и не занимало такого места в сознании человека. Современный человек — -«торопящийся человек», его сознание определяется отношением ко времени. Время порабощает человека, вся его жизнь развертывается sub specie temporis. Сложился своего рода «культ времени». Самое соперничество между социальными системами понимается теперь как соревнование во времени: кто выиграет в темпах развития, на кого «работает» время? Циферблат со спешащей секундной стрелкой вполне мог бы стать символом нашей цивилизации.
Точно так же изменилось в современном мире и понятие пространства: оно оказалось способным к сжатию. Новые средства сообщения и передвижения сделали возможным покрывать за единицу времени несравненно большие расстояния, нежели несколько десятков лет назад, не говоря уже о более отдаленном прошлом. В результате мир стал гораздо меньшим. В человеческой деятельности огромное значение приобрела категория скорости, объединяющая понятия пространства и времени. Коренным образом изменился весь ритм жизни. Он представляется нам привычным. Но ничего подобного не знало человечество за всю свою историю.
Современные категории времени и пространства имеют очень мало общего со временем и пространством, воспринимавшимися и переживавшимися людьми в другие исторические эпохи. В так называемом примитивном, или мифологическом, сознании эти категории не существуют как чистые абстракции, поскольку само мышление людей на архаических стадиях развития было по преимуществу конкретным, предметно-чувственным. Их сознание охватывает мир одновременно в его синхронной и диахронной целостности, и поэтому оно «вневременно».
"Категории средневековой культуры", А.Я. Гуревич

Решительность и оптимизм стремительного развития наших космических работ определялись и естественным честолюбием, и тщеславным стремлением доказать, что мы можем первыми, впереди американцев и всех других, проникнуть в новый, неизведанный мир, и желанием самоутвердиться, и уверенностью в нравственной ценности, чистоте и пользе этой работы, причем не только для нашего народа, но и для всего человечества.

..Но мы-то понимали, зачем нужны ракеты. Нам нужно было туда, за облака!
"Траектория жизни", Константин Феоктистов

Но “удача”, которая выявляется в поведении и поступках человека, не представляет собой некоего фатума или пассивно полученного дара: она нуждается в том, чтобы индивид постоянно подкреплял ее своими делами. От степени и характера его “везенья” зависит исход его поступков, однако только при предельном напряжении всех его моральных и физических сил он может добиться обнаружения своей удачи. ( ... ) Но в любом случае нет и намека на пассивное восприятие судьбы, на покорность ей или смирение перед высшей силой. Напротив, знание или предчувствие собственной судьбы побуждает индивида с наивысшей энергией и честью выполнить положенное, не пытаться уклониться от нее, но мужественно ее принять. Не слепой детерминизм или рок стоит в центре жизнедеятельности и поступков героя саги или эддической песни, а максимально активное отношение к своей участи, решимость достойно встретить предначертанное его судьбой.

( ... ) Его выбор несвободен в том смысле, что продиктован княжеской, героической этикой, но он исходит от самого Гуннара, а не навязан сознанием его подвластности всемогущей судьбе. Он сам формирует свою судьбу.

( ... ) Существуют нравственные императивы поведения, безоговорочное подчинение коим есть неписаный закон для каждого, и вместе с тем выбор средств для выполнения этих императивов принадлежит индивиду, и только ему. Здесь он свободен, и от него ожидаются выбор и инициатива. В этой культуре был сделан определенный шаг на пути к интериоризации категории судьбы, к ее превращению из слепого фатума в нравственную норму, во внутренний стимул индивидуального поведения.( ... )

..Действия героя кажутся свободными потому, что он не отделен от своей судьбы, они едины, судьба выражает внеличную сторону индивида, и его поступки только раскрывают содержание судьбы. Он осознает себя как личность постольку, поскольку ощущает в себе свою индивидуальную судьбу.

..В наличии двух несовпадающих точек зрения на судьбу, “фаталистической” и “активистской”, я вижу диалектику этого понятия, диалектику, чреватую новыми возможностями для европейской цивилизации. Ибо хотя это активное понимание судьбы впоследствии было потеснено иными концепциями и на поверхности фигурировали образы божественного Провидения и колеса Фортуны, это особое осознание судьбы и личности оставалось в латентном фонде ценностей общего мироотношения, “коллективного неосознанного”, как некоторая отложенная историей возможность. “Активистская” идея судьбы не могла не сыграть своей роли в процессе синтеза античного и христианского наследия с наследием германским. Для того чтобы в конце концов вырваться за рамки традиционной культуры и выйти на принципиально новые просторы всемирной истории, Европа должна была сломать вековечные стереотипные установки личности и обогатить свою ментальную вооруженность за счет моделей, таившихся в ее культурной памяти.( ... )
"Диалектика судьбы у германцев и древних скандинавов", А. Я. Гуревич

В 1917  году немцы начали свою бесчеловечную подводную войну. Я никогда не соглашался с теми, кто осуждал немцев за пользование подводными лодками с целью повредить корабли неприятеля или даже корабли нейтральных стран, когда существовали  явные доказательства  того, что  суда эти  перевозили  военную контрабанду. Германия могла надеяться на победу только в том случае, если ей удалось бы помешать союзникам получать снабжение морским путем. И я находил, что  немцы  правы,  применяя с этой  целью подводные  лодки. Но я никогда не признавал  за  немцами права пользоваться подводными лодками  в тех случаях, когда подозрительное судно  даже  не  подвергалось осмотру,  а  пассажиры  и команда   не   доставлялись  в  безопасное   место.  Поэтому,   когда  немцы окончательно отбросили последнюю  человечность и  стали бесцеремонно  топить корабли  без  всякого  предупреждения,  то  я  стал  разделять  общее   всем цивилизованным людям чувство горячего возмущения.
     В  октябре 1917  года возмущение это  достигло крайних  пределов, когда немецкая подводная лодка без предупреждения потопила в Северном море одно из наших торговых судов и даже стреляла по спасательным шлюпкам, которые экипаж пытался спустить на воду.
     Перед  самой  войной  кайзер  лично  наградил  меня  немецким  орденом, пожалованным  мне за  открытие  Южного  полюса.  Кроме  того,  у  меня  было несколько немецких медалей.
     В  день,  когда пришло  известие  об  этом  жестоком потоплении, во мне возникло неудержимое желание проявить свое мнение каким-нибудь поступком. Но по свойственной  мне  сдержанности я  не  хотел поступать опрометчиво. Я дал себе  сутки срока, чтобы  обдумать свое  первоначальное  решение.  Но  сутки прошли - и решение осталось неизменным.  Взвесив  все точно и приняв твердое намерение, я отправился в  германское посольство  в  Осло, захватив с  собою конверт,  заключавший все мои германские знаки отличия с  приложенным  к ним официальным заявлением. В посольстве меня провели к князю Виду, исполнявшему тогда обязанности германского посла. Я  часто встречался с ним в обществе, и отношения у  нас  с  ним всегда  были очень приятные,  поэтому он с  улыбкой подошел ко мне и  протянул руку. Я же смотрел  на него совершенно серьезно и сделал вид, что не замечаю протянутой руки. Я заявил, что пришел  по важному делу, и прочел  вслух мое тщательно составленное письмо, так как боялся, что недостаточно владею немецким языком для свободного и сильного выражения моих чувств. Высказав  таким  образом  свое  негодование  и гнев, я  заявил,  что возвращаю все знаки отличия, полученные мною от  кайзера, на которого смотрю отныне  с  отвращением  и  презрением, вследствие  чего награды,  им данные, утратили для меня всякую ценность.
 
"Моя жизнь", Руал Амундсен
 

 На споры в своей семье  силы  уходят те же! Если  бы Дмитрий  Борисович вместо того, чтобы, "со грехом и неправдою",  отнимать села у брата, занялся освоением  северных  палестин  (куда  шли  и  шли  насельники из  Ростовской волости!), подчинил  себе  ту  же  Вологодчину,  ту же  Вагу  с  Кокшеньгой, опередив и  потеснив новогородцев (а люди шли именно туда, и даже появлялись там, на Ваге и  на Кокшеньге, "ростовские" волости!), неизвестно еще, куда и как поворотило бы судьбу Ростовской земли!
     Но  так   вот  всегда  и  наступает  упадок.  Со  слабости.  С   потери предприимчивости. Со  ссор  между  своими.  С  распада,  ослабления  кровных связей, когда  в  единой  доселе семье начинаются свары,  дележ накопленного предками вместо новых приращений, взаимное  нелюбие вместо взаимопомощи... И вот  свои  становятся дальше,  чем чужие, и уже оборотистые  дельцы  из иных земель  облепляют позабывшего о подданных  своих  князя, уже братья  вручают родовое добро черт знает кому, лишь бы не досталось своим.
     Единство - семьи, сообщества, племени, - вот то, что держит и съединяет и  пасет языки и народы...
..Сами себя! Всегда сами себя! Народ, единый в массе своей, неодолим. Или уж навалит вражьей силы  тысячу на  одного,  да и  тогда единый в себе народ найдет силы выстоять и устоять. Не в таком ли числе: "един с тысячью и два с тьмою", схватывались древние хунны с Китаем, и - побеждали!
     Уважают  ли, чтят ли дети отца и  матерь  своих?  Дружно ли  собираются родичи  на  помочь  своему  кровнику?  Продолжают  ли  потомки  дело  отцов? Продолжают,  помогают,  держат -  тогда жив  народ и все  сущее  в нем.  А с малого,  с развала семьи, распадается и племя,  породившее эту семью и людей этих...

"Похвала Сергию", Дмитрий Балашов